минут она листала книгу, потом закрыла и улеглась, лениво потягиваясь, тщательно подмечая каждое ощущение и наслаждаясь им. Девушка смотрела в потолок, припоминая, как раньше лежала на этой кровати и смотрела в потолок так долго, что воображала в трещинах и неровностях штукатурки реки, горы и целые, диковинные страны; но это она проделывала, будучи совсем малышкой, а теперь, после куда более дальних странствий, штукатурка на потолке оставалась просто штукатуркой.
По остаткам лица скатилась слеза.
Через некоторое время, немного озябнув, она села. Девушка порылась в шкафу и, к своему огорчению, обнаружила, что большинство её нарядов в клочья изъедены молью, но в конце концов нашла несколько, пусть и пыльных, вещей, которые можно надеть: нижнее бельё, блузку, юбку, длиной до щиколоток, чулки и ботинки.
Затем она уселась за туалетный столик, чтобы расчесать волосы, растрёпанные в настоящий сумбур. В зеркале её глаза, ноздри, чуть приоткрытый рот и дырки в щеках полнились пламенем, так что она немного смахивала на скверно вырезанный тыквенный фонарь.
Теперь мягкое пламя растеклось по всему дому, ничего не сжигая, лишь освещая комнаты. С нарастающим предвкушением девушка сидела и вслушивалась, как в доме возвращаются к жизни звуки и запахи. Чья-то возня на кухне. Звяканье кастрюль. Тявканье маленькой собачки. И, в конце концов, голос, зовущий:
— Мари! Пора ужинать! Спускайся!
И она направилась вниз, смакуя всё, распробуя каждое ощущение, ласково ведя рукой по перилам, замирая, чтобы полюбоваться каждой гравюрой на стене, где изображались либо её предки, либо необычные звери, либо и то, и другое.
— Мари!
Девушка надолго застыла у подножия лестницы, вглядываясь в расположенную слева гостиную. На пианино до сих пор лежали её ноты. Там же, на столе, она заметила игрушку Джона, её младшего братишки — Ноев ковчег с деревянными животными, аккуратно расставленными по парам.
— Мари! Сегодня же День Благодарения!
Действительно, так оно и было. Справа находилась столовая. Там она и вправду обнаружила свою семью, усевшуюся за столом: улыбающийся отец в костюме-тройке с цепочкой для часов, кончики его усов, как обычно, закручены вверх; брат Джонни в матросском костюмчике, в кои-то веки сидящий смирно; мать в платье с кружевным воротником. Ушастик, их спаниель, устроился с косточкой в углу.
Вся комната и семья сверкали тем же волшебным бледным пламенем, что освещало дом.
Настал День Благодарения, но, в конце концов, дело происходило в Хоразине, поэтому праздник проходил не совсем так, как в других местах, да и игрушечный Ноев ковчег её брата в другой комнате был не вполне обычного вида. (Там присутствовала пара округлых бесформенных тварей; на крыше ковчега скорчилось нечто, выглядевшее как получеловек-полукаракатица, приглашая пассажиров на борт). Папа вознёс хвалу Шепчущим Голосам Воздуха, Приходящим Крылатым, Трясущему Землю и Жданным Богам. Хвала воздавалась не столько за предстоящее пиршество (индейка, бататы и бобы с миндалём, хлеб, пудинги и цукаты), сколько за упование, что, когда земля будет очищена, то те, кто держится веры, подыщут себе место в новом, удивительном и преобразившемся мире. Аминь.
Как бы там ни было, Мари была счастлива здесь, в этот безупречный момент. Ей хотелось лишь застыть в нём навеки, словно мошка в янтаре.
Если это был сон, она не желала просыпаться.
Но, к своему ужасу, девушка снова услыхала голос колоссального каменного бога, того, который склонился к ней, будто лавина; голос, повелевающий ей пробудиться, теперь пробудиться полностью.
«Нет», — еле слышно буркнула она под нос.
А вслух произнесла:
— Я люблю тебя, мама. Я люблю тебя, папа. Я даже вас люблю, Джонни и Ушастик.
— И мы тебя любим, — ответила мать.
Но она вдруг загорелась. Лицо матери зажглось огнём, словно у бумажной куклы, внутрь которой засунули теплящуюся свечу. Затем вспыхнуло пламя — не то мягкое, освещающее всё вокруг, но пламя пожирающее.
— Мама!
Мари старалась сосредоточиться, своей волей прогнать огонь и он начал спадать, но у матери уже не было лица, а её голова сминалась внутрь самой себя, хотя руки двигались как ни в чём ни бывало, намазывая маслом кусок хлеба.
Заговорил отец, но тоже вспыхнул огнём. Мари кинулась к нему прямо из-за стола, положила руки ему на плечи, зашептала: «Хватит, хватит, хватит» и пламя погасло, но тут вскрикнул брат. Девушка плеснула ему в лицо яблочным соком из стакана. За спиной фейерверком взорвался пёс и пламя взметнулось по шторе. Мари кидалась от одного места к другому, пытаясь хоть как-то затушить огонь, но вскоре пламя действительно охватило весь дом и наверху загрохотали падающие обломки.
Лишь с невероятными усилиями, призвав всю мощь своих несчётных сновидений, былых приключений, того, что называли её ведовством, все тайны, заклинания и силы, которым она научилась или заполучила в иных мирах среди предвечных каменных богов, Мари почти призвала всё окружающее к порядку, и вновь стены и всё прочее покрылись лишь слабым, необжигающим, мелким пламенем, растекающимся от её касания. Она даже попробовала свой ужин. Особенно хорошо удалась индейка, да и бататы тоже, но ела она без аппетита, потому что сидящие родители и брат походили на тлеющие трупы, а штора до сих пор медленно догорала. Мари ощутила, что её хватка слабеет и огонь вновь взметнулся по шторе, вычернив потолок.
Девушка тихонько зарыдала.
Тогда кто-то опустил ей на плечо руку и проговорил:
— Уходи. Ты ведь понимаешь, что не сможешь тут остаться.
Она услышала, как произнесли её тайное имя, имя из сновидений. Этим именем её называли лишь двое предводителей Хоразина: Старейшина Авраам и его помощник, Брат Азраил. Мари развернулась на стуле и упёрлась в них взглядом. Разумеется, она знала их обоих. Она знала их всю жизнь и поговаривали, что Старейшине Аврааму, основателю Хоразина и прародителю народа, тысяча лет от роду. Мари этому верила. У неё не было причин сомневаться. Она знала, что время в Хоразине может скользить, словно оно пытается забраться по грязному склону. Сейчас оба лидера стояли перед ней. Старейшина облачился в чёрную мантию и держал посох, увенчанный пылающим камнем.
